g: 29.11.2016
У другій книзі Сарнов розглядає історії Алєксєя Толстого, Михайла Зощенка, Михайла Булгакова й Анни Ахматової. Багато писати не хочеться. Так само захопливо, докладно й інформативно, як і у першій книзі. Унікальна можливість зануритися в епоху. І те саме враження зламаних життів – як людських, так і літературних – і загального «стокгольмського синдрому» у всіх зі згаданих авторів – практично всі вони так чи інакше хотіли (або вимушені були) шукати компроміс з владою, щоб вижити.
Трагедия интеллигента в том, что он чересчур большое значение придает словам
Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу — грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у него эту тряпку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да что ж ты такое делаешь?» А ён говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, — говорю, фулюган, а ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружжом, а ты без». — И какие же они слова на тех тряпках писали? — заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные. — Слова-то? — переспросил Шикалов. — Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там «долой Ленина», «долой Сталина» и протчие. Тут Талдыкин засомневался. — Погодь, — остановил он Шикалова. — Что-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще не было вовсе… — А кто ж тогда был? — Известно кто, — сказал Талдыкин уверенно. — В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец. — Глупой ты, Талдыка, — посочувствовал Шикалов. — Не зря у тебя такая фамилия. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский… — Керенский разве ж царь был? — А кто ж? — Пример-министр. — Путаешь, — вздохнул Шикалов. — Все на свете перепутал. Как Керенского звали? — Александр Федорович. — Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть, евонный сын… — А когда ж, по-твоему, была революция? — Кака революция? — Октябрьская. — Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно. — Она была в семнадцатом годе. — Это я не знаю, — решительно мотнул головой Шикалов. — Я в семнадцатом годе тож в Петербурде служил. — Так она ж в Петербурде и была, — обрадовался Талдыкин. — Нет, — убежденно сказал Шикалов. — Может, где в другом месте и была, в Петербурде не было. (Владимир Войнович. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина).
Русский человек имеет такую слабую мозговую систему, что он не способен воспринимать действительность как таковую. Для него существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действительностью, а со словами. (Н.А. Градескул. Лекция академика Павлова. Журнал «Звезда», 1927 г.)
Что касается героев Зощенко, то они — в самом полном смысле этого слова новые люди. Они даже не подозревают о существовании каких-либо моральных координат
